К.А. Ивашкова. «Кому дорога память»

ИВАШКОВА КСЕНИЯ АЛЕКСАНДРОВНА 

«Высота; Рубеж; Горизонт; Вертикаль; Память» – имена существительные для нас, одержимых ищущих спокойствия солдатским душам, всем тем, которые сгинули тогда, когда не было на свете ещё родителей наших. Да плевать, теперешней молодежи (по социальным опросам как говорится), на слепую, дряхлую старость, да плевать, что ветераны примелькались, что блевать уже хочется в праздник 9 мая, и что носить георгиевскую ленточку теперь «прикольно». Но именам существительным не надо ничего объяснять, ибо мы знаем, - для многих стариков, видевших Великую Отечественную изнутри, этот год почти наверняка станет последним. И многие забыли о том, как такие же подростки, осуждающие теперь стариков, тогда уходили насовсем, так и не встретив свою шестнадцатую весну.

Это было в позапрошлом году. Наш коммандос удивил наш коллектив, сказав, что осенью поедем в Прохоровку, в котором состоялась одна из решающих битв переломившей ход кровопролитной и чудовищной по своим масштабам Великой Отечественной. Честно сказать, у нас это известие восторга не вызвало, потому что село было неизвестно только ленивому, раскопки велись тут множественно, копали тут не только «по русским» но и «по немцам», и мародерничали здесь не в пример с остальными местами тысячекратно…Собственно, возмущению нашему не было придела, (но возмущались шепотом, потому что нрав у нашего коммандоса был чертовский). Сергеич, конечно сначала виду не подал, но после не вытерпел и успокоил всех сразу, озвучив, что место есть и поинтереснее, и недалеко от села, и в том, же направлении. -Говоришь, много народу там полегло? Ты что, там такая резня была! Сплошь воронки да «блины» разбитые. Ступить некуда. Да и копали всего единожды. В каком виде останки? Так себе,… но хабара много, только смотри. Большую половину дня мы провели в дороге, растрясая городскую суету, прихваченную с собой по инерции, в еще вполне стойком «Уазике», пробираясь по только одним нам, известным тропкам, цепляя машинным пузом лужи на разбитой дороге, а разухабистое, в чудовищных рытвинах подобие дороги изматывало душу, и многие сдавались, и шли рядом с машиной, утопая в унавоженной грязи как в крепкой сметане, предпочитая скользкую грязь чудовищной тряске. Сергей Сергеич (коммандос), имея за своими плечами солидный опыт поисковика, за последние четыре года, создал СВОЙ, небольшой отряд. Работая в архивах, он до черта обожал военные вещи, разъезжал по городу на старенькой «Яве», в немецкой каске, найденной им едва зачислившись в отряд. Достаточно было одного взгляда на этого человека, чтобы понять, каков он в действительности. Грубоватых черт скуластое лицо выдавало в нем натуру жесткую, если не сказать – жестокую. Густые черные, сломленные посередине брови, нависали над странными, цвета ртути глазами, в которых льдинкой застыла сеточка. Редко кто решался подолгу смотреть в них, а если таковое случалось, то хотелось непременно сознаться, что варенье съел – ты. По уже сложившейся привычке, рядом с ним, придерживая ногой обмотанные защитного цвета тряпицей, приборы, сидела я, внимательно слушая очередной рассказ из его жизни. - Мне было лет семь – неполных восемь, когда мой отец погиб.- Как? - Мина, полевая мина, черт ее дери; тогда этого добра было немерено, одних касок, как грибов после дождя. Мать долго скрывала, КЕМ он был, я так, случаем дознался. Я молчала, боясь хоть полусловом задеть наболевшее, ждала, затаив дыхание, догадываясь о том, ЧТО услышу. - Папаша-то мой был хват, в-первых в своем отряде ходил. Отряд-то небольшой, аккурат больше чем нас, надвое, хм-м…Пошел раз без миноискателя окоп проверять, увидел на дне «верховых», да и спрыгнул вниз, на настил из чурок, а там…Окоп разворотило, сама понимаешь, кости врассыпную. По частям собирали. - То есть как? – подавилась слюной я. - Как…будто издеваясь над самим собой, хмыкнул Серега, так…на которых мяско стынет, то и был мой папаня. Сергеич посмотрел на меня, на секунду отвлекшись от дороги; при этом машину хорошенько тряхнуло. - Что с тобой? Зеленая вся…Ты хоть ела сегодня? -Да-а… -Эй!!! сразу несколько кулаков застучало в стену кабины, не дрова везешь! -Что погрузили, то и везу! – огрызнулся коммандос, но добавил громче: немного осталось, терпите, уж! - Ну а ты… тебе…никогда не приходилось? - Нет, НИКОГДА! – жестко рубанул он, - по вещам я никогда не копал!

И снова тишина, и время поразмыслить об услышанном, и тут, показался поселок. «Артищево», увидели мы старую, чуть заляпанную грязью прямоугольную табличку торчащей перед относительно ровной дорогой, которая вела в сторону приземистых сине-зелено-серых домов с грустными окнами. Поселок казалось, спал, было как-то тоскливо на душе, глядя на его убожество. Мы видели огромное поле, словно сжимающее село со всех сторон темными клещами, все в рытвинах и небольших курганчиках, и было ощущение старого кладбища с одиноким домиком сторожа на нем. Проехав сквозь поселок, мы остановились у кромки леса и стали обживаться. Завертелось: Славко и Мишка выгружали вещи, Наташка занялась посудой, а Толик с Сашкой отправились за дровами. Лес дышал и засыпал, то тут, то там влажно блестели желто-коричневые листья, казавшиеся старинными луидорами, рассыпанных по земле и деревьям, рукой безумного богача. Временами, с серого неба, в драных тучках, начинал моросить дождь. Это уже не причиняло неудобств, поскольку все давно сидели под сноровисто установленным тентом, возле костра, под которым дымил полный до краев котелок. Толик, нырнул в установленную не так давно палатку, чуть позже являя миру пару бутылок клюквенной настойки. Место за столом моментально нашлось, вмещая и Толика, и горькую. Лес молчал, поле щурилось на нас бельмами густого тумана, не выражая ничего. Пахло сыростью, грибами, клюковкой; приятно щекотали обоняние, горящие чурбачки. Сергеич встал. - Ну что ж, выпьем! За нашу работу! За нашу нужную работу! Семь железных кружек поднялись как одна. Военные вещи, «хабар», это слово звучало для некоторых из нас, до дрожи в руках, до безумной частоты сердечного ритма. Извлеченные нашими руками, они обретали особую ценность: фляги, губные гармошки, каски, ордена, штык-ножи, и, разумеется, оружие (благо конфликтов по этому случаю у нас с милицией не было). Но были находки и пострашней, находки, напоминающие о гнилом нутре жизни. Находки, при виде которых хотелось выть. Кости. Великое множество их. Берцовые и тазовые, черепа, фаланги пальцев, продолжающие сжимать рукоять гранаты или штыка. Глазницы, в глубине которых, подобно озерам, застыла черная торфяная вода. Мертвые. Укрытые вечным сном, под ледяным саваном кому родной, а кому и чужой земли. Обреченные на забвение. Годами спят они, погребенные, кто – под толстым слоем жирной болотной глины, а кто – под тонкой паутиной корней, извивающихся в них, подобно червям, продолжая смотреть в небо иссушенными глазами, в надежде на то, что будут замечены, и, ловя капли дождя, распахнутым в последнем крике ртом, убеждены, что будут услышаны. Собственно говоря, поиск павших солдат – и есть цель таких поисковых отрядов, как наш. Но покой, нашими руками, ждет далеко не каждого из убитых. И если, останки русских солдат после обнаружения и идентификации предаются земле, как полагается, то останки бывших врагов – немцев, румын, венгров, - собираются поисковиками в отдельные «погребальные мешки», и по окончании раскопок, хоронятся в наспех выкопанных могилах и отгораживаются колючей проволокой, на случай обнаружения другими отрядами. Надо ли говорить, что подобное обращение с мертвыми просто кощунственно, и уже не раз вызывало мои, и моей подруге по отряду, Наталье, массу протеста, но…но на деле выходило, что чужие солдаты никому не нужны. Все умерло вместе с ними в грязной болезни войны. Германия и сопредельные страны денег на поиск, и захоронение мертвых, редко когда выделяли, а в нашей стране, средств едва хватало и на своих покойников. По не писаному закону, обязанность кухарить, досталась девчонкам, и мы (с учетом извечно голодных наших мужчин) готовили неприлично много и неприлично просто, (впрок, как говорится), и сегодня уже мы не делали больше ничего, отдыхали, осматривались, проверяли оборудование, читали карты, а наутро решили сходить в поселок на разведку. После завтрака, часов в десять утра, я, с Сергеичем одевшись простецки (резиновые сапоги, ватник, вязаные шапки) вышли в сторону поселка. Грязь застыла в совершенно невообразимых формах, и приходилось перешагивать волнообразную гадость и ругаться черт знает как. Первое, на что мы наткнулись, был мужик, который валялся возле покосившегося чужого забора, в классической ушанке, рваном ватнике, 80 года резиновых сапогах, щетиной пятидневной давности. Усмехнувшись, и единовременно посмотрев друг на друга, мы подошли к нему и попытались разбудить. Разбудили на свою голову. Мужик, был в том перманентно пьяном состоянии, из которого в этой стадии алкоголизма выйдешь только в одном случае – на тот свет, долго пытался понять кто перед ним, какое сейчас время суток, день недели и прочие сложности в его состоянии. Диалога не получалось, Сергеич плюнул на эту затею, обошел забор и постучался в первый попавшийся дом. Старая добротная дубовая дверь с трудом отворилась, и на пороге появилась бабуленька в темном платке, такой же юбке и коричневой кофте. - Доброе утро! Простите, не знаю Вашего имени…- Татьяна Васильевна я… - У Вас водка есть, Татьяна Васильевна? Я обалдела от его вопроса, а бабушка кивнула, исчезла в доме, и вышла пару минут спустя, держа в руках мутную поллитровку, протянула её Сереге, не выказав при этом никакого удивления. Сергеич достал какую-то купюру, сунул её бабке, развернулся и пошел в обратную сторону. Характерный хлопок открытой бутылки произвел на мужика просто волшебное действие. Потихоньку его глаза начали принимать осмысленное выражение, сине-зелёный цвет лица стал приятно розовым, и, о чудо! алкаш начал что-то говорить на вполне понятном русском языке. Оказалось, что это коренной житель поселка, и что историю его он знает ещё по рассказам своей матери и отца, вернувшегося с войны. Мужик (его, почему то звали Кирюша), был 50 лет от роду, и жил с матерью. - Да чего на улице то сидеть! Пошли в дом, я здесь недалеко живу. Он шёл тяжело и осторожно, опустив голову, словно боясь растрясти свое теперешнее состояние. На удивление нам, он вошёл в тот самый дом, в котором мы покупали водку, ещё с порога крикнув: Мать, к нам гости! - Ааа, пришло шаталово, корми теперь его! С кем приперся-то? - Простите, и ещё раз здравствуйте! - резко ответил Сергеич, читая растерянность и смущение на моём лице. Бабка, видя, что гости пожаловали совершенно не те, которых обычно приводил сын, успокоилась, прошамкала что-то, и пошла к столу, на котором стоял замечательно старый пузатый самовар. -Проходите уж, чай пить будем. Это звучало как приказ, и мы вошли, сняв грязные сапоги, обувшись в разношенные тапки, которые предложил нам Кирюша. Было уютно здесь, как-то душевно тепло, по-простому чисто и располагало к беседе. С неё и начали. - По лицам и одёже понимаю кто вы такие. Были у нас два года тому назад ребята. Правда помоложе немного и понаглей. Старая усмехнулась и посмотрела на Серёгу. Мы же, в свою очередь пристально посмотрели на неё. Бабка была вся седая, с глубокими лучами морщин у глаз, тонкие губы её были синие, точный признак слабого сердца, лишь одна странность в её облике заставляла удивляться – Глаза_. Они казались молодыми, и были чертовски синими, создавая впечатление - будто им здесь вовсе не место. Она смотрела на нас очень пронзительно. Худые руки её, со скрюченными артрозом пальцами, покрывали печёночные бляшки; но, несмотря на возраст, от неё исходила какая-то властная сила, и, мы вдруг осознали, что этот человек за свою жизнь выстрадал несколько. Было ясно, что она живет здесь уже давно, и были причины, которые оставили её в этом забытом Богом поселке. - Вы уж извините, уважаемая, что вот так сразу и водку покупать, - Сергеич посмотрел на Кирюшу. Татьяна Васильевна поняла укол, но не смутилась и продолжала, (мы снова поразились её выдержке). - А кто? - перебила я, но Татьяна Васильевна перебила меня тоже, не дав продолжить (видимо новостей в поселке не бывало годами). - В позапрошлом году, ваши тут шуровали, и признали, что место стоящее. Но сначала местные ребята возились, копали так, конечно, но распознать, что есть что, - ума хватило. Кирюша дремал, мерно тикали ходики, бубнило радио на кухне, чай в стаканах давно остыл, рассказ Татьяны Васильевны сводил с ума. Я тут давно. Вся семья моя тут похоронена. Только и остались – я, да младший мой… - А большая семья? - Всего – я, да муж, и ребятишек пятеро. Кирюша всё скучал (она посмотрела на сына), отца ждал, любил слушать, когда тот вспоминать начнет..Тот бывало сядет на крыльцо, возьмет самосаду, самокрутку сделает, затянется и говорит, говорит, и плачет…Совсем плохой стал, как с войны пришёл, контузия сказывалась, боли его мучили сильные, и кошмары; всё кричал ночами, страшно было как кричал. А перед смертью пил много, сердешный. Татьяна Васильевна утерла слезу. Всякое было. Натерпелись мы в войну, и после войны. Мы молчали. Бабушка вспоминала. - Пятеро у меня было…Девочка последняя, слабенькая была, болела часто. Есть было тогда нечего, всё и питались – кашу варили из газет, ждали весны, чтоб лебеды нащипать, суп постный сварить…Ели всё что ползает и летает... А дочка моя, (бабуля вздохнула), не выжила, не было у меня молока тогда с голодухи, померла зимой, в пику, когда немец Прохоровку терзал. Кирюшка тогда совсем с голоду занемог, слёг совсем. А старшие держались, мёрзлый картофель ели, терпели, как могли. Вот я и подумала…детям помочь хотела…Софьюшку свою сварить решилась, (бабушка ещё горше заплакала)…тем и выжили. Солдатам помогали, они нам. Прятались от немцев, терпели убийства, предательство, насилие и смерть. Всякое было тогда, всякое. Тысячекратно осознанное чувство одиночества было ничем, по сравнению с тем глубоким чувством любви и ценности жизни людей, которых были мудрее тогда, когда пытались выжить и спасти своих близких. Честно говоря, я чувствовала себя щенком, этаким заморышем, который только-только открыл глаза и пытается объять необъятное. Наверное, не нужный никому чай, наверное, пересохшая глотка, наверное, чувство неловкости, чужеродности той действительности, которую мы пытались понять. Бабушка плакала, и не сдерживалась более, мы пили чай, и не пытались её остановить или успокоить. Мы просто ждали. И даже время казалось, замерло, мы выжидали, боясь задавать не нужные уже теперь вопросы, мы думали о чистоплотности военного и послевоенного времени, думали о многом. - Черт побери! – подал внезапно голос Кирюша, - вот слушаю я вас, и не пойму. Объясните как, можно после войны жить, думая о том, что ты убийца? КАК можно носить ордена, хрен собачий, взятые за чью-то жизнь? Как можно каждую ночь бредить от кошмаров, а утром пить, чтобы забыть? Объясните мне, как? Не пойму я этого никогда. И батя плохо понимал, и потому пил, и я пью…-Татьяна Васильевна…Сергеич казалось, тяготился этим разговором, - Вы скажите (тут он достал карту), завтра мы будем делать «пробный закоп» - вот тут, он ткнул в карту. Что скажете? - Да то и скажу, что не найдете вы никого. Могу показать, где остались ещё солдатики… -- То есть КАК, остались - Бабка казалось, разозлилась и зло бросила в лицо, как плюнула: А вот вы думали, как было после войны? Люди ели всё, лишь бы выжить. Это вы, счастливые, голода не видели, сейчас вон, можно всё купить, были бы деньги, а тогда за большие тыщи продавали овощи, мясо, хлеб. Тогда за продукты убивали, и мародерничали без стыда, и всё равно пухли от голода. А, ладно! Ехали когда, видели на краю села здание разрушенное? -Ну… - Ну! Мукомольный комбинат это, лет двадцать уже как разобранный стоит, не нужен никому стал из-за мест этих страшенных. Многие из сельчан после войны ходили и носили солдатские кости, словом, всё что найдут, и хлеб этот костный жрали, лишь бы с голодухи не помереть. Если хотите, покажу место, где ещё есть что копать. - Ну, так мы за вами завтра заедем? - Часиков в 9, с утречка! Давайте я вас провожу! Мы шли, молча всю дорогу до нашего лагеря, думали каждый о своем, принимая услышанное как действительность. Страшную безобразную действительность. Утром наша команда была уже вся в сборе, мы быстро обернулись за «нашим проводником», и ехали теперь уже туда, о чём говорила вчера Татьяна Васильевна. - Видите, во-он тот дом, ну тот, самый большой, ну с заколоченными окнами который…Его года два после войны отстроили, специально для начальника какого-то, дом добротный, сразу видно, не пожалели денег. Прибился к нам, (видать неспроста), человек какой-то, всё ходил, высматривал, куда-то ездил, а потом – раз! Большое начальство привел, долго они тут ходили, мерили чего-то, местных жителей спрашивали, сколько тут немцев стояло, сколько наших, сколько танков, и прочее. Люди, конечно, не понимали для чего всё это, а потом, - глядим, техника приехала, люди новые. И рыть начали, всё поле перевернули, а потом бабахнули - кто жетоны найдет, тому премия, полведра жетонов - корову дадут. Многие наши, тогда как с ума посходили, тащили по нескольку ведер за сутки. И тогда начальство котлован рыть приказало, как раз сейчас на его месте дом стоит, все эти жетоны ссыпали туда, и вот тогда народ прыти то поубавил (совесть наверно заела), бабка усмехнулась, стали дом строить. Засыпали яму, натащили бревен, досок, и стали на этом месте «углы ставить», и вскорости в новый дом, тот юркий мужичонка въехал с молодухой. И вроде ничего жили, молодка вскорости родила двоих, да не зажилась на свете, и свечкой за три года сгорела. А тот ничего, ещё хорохорился, петухом ходил, баб сельских задирал, мол, вон я какой, и всё у меня есть, только хозяйки в доме нет. Так и разжалобил девчонку одну, красивая была, страсть, всё село по ней сохло, да так разжалобил, что она сама за него самоходом замуж выскочила. Жалели её конечно, но она ничего, не каялась вроде, всё ребяток жалела… Мужик её, год спустя застрелился по пьяни, у себя, же в доме. Многие поговаривать стали, что, мол, неладно там, место проклятое, мстят солдатики, не отвоевались ещё. А потом с малолетками беда приключилась – мальчонка упал, спину повредил. А сестрёнка его зимой в полынью соскользнула, и к весне кончилась, сердешная. Ну что ж, погоревали они, да снова потихоньку жить стали, только вот мальчонка в этом же годе, осенью, повесился. Уж как он так, несмышлёныш горбатенький?.. Видимо сильно обидел отец тех солдатиков… Вдова, та тоже не зажилась, полгода спустя за ними в могилу ушла. А сейчас будто, всё стонет кто-то в доме этом, бабы сказывали, вот и заколотили мы его от греха подальше. Минут двадцать спустя, мы уже стояли у самого леса, того места, которое обещала показать нам бабушка Таня. Мы подъехали к кромке леса, выгрузили вещи, и пошли за бабкой. Татьяна Васильевна, обутая в высокие сапоги смело пошла в самую чащу. Шла уверенно, шла так, будто бы всё это было вчера. Хрустели ветки под ногами, сменяясь плавно пружинящим моховым ковром. Вот именно в такие минуты я была сосредоточением интуиции, именно в такие минуты, погружаясь с головой в звенящую тишину леса, представляла себе, КАКИМ было это место во время войны. И как из-под земли вырастали темные силуэты танков, черной лавиной надвигающихся на меня; а вокруг, от страшной силы взрывов, содрогалась земля, исторгая из своего чрева тучи смертоносных осколков, пчелами жужжащих всюду, с комьями черного смерзшегося торфа, засыпая оскалившиеся рты окопов, блиндажей и ячеек. И сам воздух, казалось, становился черным и смрадным от гари и нечеловеческих предсмертных криков, - криков ужаса, боли и ярости…Я смотрела на развороченную землю, поросшую рахитичными березами, затянутые временем воронки, похожие на рубцы на коже, залитые болотной жижей ямы блиндажей с обсыпанными краями и ломанными, еле заметными линиями окоп. Глядела, на разбросанный под ногами «мусор»: рубашки от гранат, брошенные кольца противогазов, обрывки ржавой шипастой колючей проволоки. Я вспоминала наши прошлые выезды, вспоминала как буквально, нутряное чутье, вело меня к какому-нибудь окопу, где (я знала), лежали останки… И если, проверка щупом подтверждала мою догадку, я доставала «саперку» и принималась искать. Это было не так просто: порой, стоило сделать несколько копков, как, вместо сухой земли, начиналась сметанообразная глина, а в яму постоянно просачивалась грязная вода, которую я вычерпывала прихваченной по этому случаю оловянной кружкой. Когда же, сковырнув очередной пласт, в земле я рассмотрела грязно-желтую кость, - тут и началась самая сложная работа. Надо было осторожно извлечь останки из земли, промыть (если поблизости была вода), и сложить их в прочный мешок, прихваченный как раз для этой цели, чтобы затем отнести в лагерь. Счастье, если с останками удавалось обнаружить именной жетон хотя бы одного солдата; я считала удачей, если существовала возможность идентификации. У русских солдат, именные медальоны попадались очень редко, - примерно один на десять, и все из-за дурацкого суеверия. Дескать, если ты носишь его собой, то тебя в скорости убьют, а значит, от проклятой эбонитовой пластины, нужно как можно скорее избавиться, или еще лучше – обменяться ей со своим товарищем. Чтобы не скосила костлявая… Но она, безумная слепая, и без того, подсекала каждого второго солдатика. На менянные жетоны ей было глубоко наплевать, она алчно обрывала едва распустившиеся жизни. Так уж получилось, что именно из-за суеверия, большинство наших солдат ушли незамеченными. Всем им уготованная братская могила. По - другому дело обстояло с немцами. Они вообще по натуре своей аккуратисты, редко кто не носил свой, и установить их личность, не составляло особого труда. Вот только кому это нужно? Иное дело: одежда, личные вещи, и тому подобное, - все это подбирается мародерами только так. Что уж говорить о жетонах? А кости – они и есть кости, мусор; какой на них спрос?…Славко и Мишка давно возились на «отвале», перебирая землю. Остальные члены отряда, дружно орудовали лопатами, неподалеку, возле блиндажа. - Есть! – понесся голос Славко (кстати сказать, земляка Сергеича) - самого глазастого и усидчивого в нашем отряде человека. Не сговариваясь, мы побросали свои дела, подбегая к нему. А он уже успел подняться с колен, и, не глядя под ноги, пошёл к столу, держа на ладони пятисантиметровую капсулку, всю в земле. Сергеич подлетел первым, как всегда не растерялся, выстилая на столе чистые листы, очень осторожно забирая ценную находку из запачканных рук Славика. Да, найти такое на отвале это что-то! потому, аккуратненько, Сергеич стал отвинчивать крышечку, бормоча что-то о замечательной способности товарища. Мы ждали, боясь дохнуть; в душе надеясь на то, что она не пустая. Я втянула воздух сквозь сжатые зубы. Небольшим пинцетиком, он вынул скрученную записку на стол, чутко расправляя второй краешек острой веточкой. - Ну? – несколько голосов, слились в один.

ГОЛ.К НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ

06.05.1923 г.р.

……ИЙ ЛЕЙТЕНАНТ МОТОСТРЕЛКОВОГО ПОЛКА…..

СЕЛО ВОР….КА…..ДОМ 68…

ПЕРЕДАЙТЕ РОДНЫМ…

Многие буквы были размыты, но основное было понятно, так что разыскать близких погибшего, было возможно. В абсолютном молчании, коммандос вложил и капсулу, и скрутку в прозрачный пакет, зачем-то напоминая нам, что нужно собрать сведения по архивам. Я оставила их, и снова отправилась в лес, но невольно подслушала разговор наши ребят. - Слышь, Толян, как думаешь, «гансов» тут много лежит?- пыхтел Мишка, вечно находящийся в опьяненном состоянии, вслух мечтающий откопать нечто сенсационное. - Да вроде бы… - Ну и что? – прервал монолог Сашка, самый старший из всех нас, (ему недавно 45 стукнуло) - нам-то опять придется яму копать, или «блины» пустые долбить. И как тогда, гору «мусора» наберем, сфотографируем на память; и бросим остальным на «сувениры» разбирать. Тьфу! Вот именно тогда вклинился серьезный голос нашего командира: - А я здесь никого не держу! Хотите копать по вещам, - копайте! Но общая цель поездки была ясна! - Да ладно тебе… – икнул Миха,- ты ведь сам видел, что последние выезды были «пустыми». - Ну да, если не считать тех 10 человек, что мы подняли! Это конечно хорошо, - вставил Саша, - но когда ты нас по «хлебным местам» поведешь? По каким таким хлебным? – будто бритвой резанул голос командира. Я же ясно сказал, - кто не желает заниматься эксгумацией, то дорога как раз за вашими задами… и копайте себе, сколько душе угодно… С мародерами я дел не хочу иметь, а уж тем более, ютить их в СВОЕМ отряде. Не хотите поднимать останки по чести – не надо! - кашлянул он и сделал паузу. Желающие покинуть отряд, есть? Спустилась такая тишина, что стало слышно, как одинокая капля, сорвавшись с дерева, гулко булькнула в луже. Отлично! Вопрос закрыт! – Сергеич протяжно отхаркнулся, сплюнул и захрустел ветками в противоположную сторону. Что же касательно моей особы, то от «хабара», на первых порах, я глотала адреналин, и к великому моему стыду, собирала всякую военную труху, именуемую «мусором». В ту пору, проржавевшая пластина от губной гармошки, казалась мне бесценным сокровищем. Но годами позже, мое стремление к «собирательству» поугасло, уступая всеохватывающему уважению к погибшим. Не спорю, иногда, попадались довольно интересные вещицы, и я не гнушалась подобрать их… но чтобы ставить вещи самоцелью? Так, между делом, мне вспомнилось, как около года назад, я подглядела мародеров за «работой». То была случайность…Наш отряд копал неподалеку, а я, как всегда, непростительно далеко забрела в лес, и наткнулась…Те, разбрасывая лопатами мерзлую землю, с чудовищным рвением разрывали внутренности поросшего мхом блиндажа. Визжала лебедка, выворачивая из почвы крепкие суставы бревен, разбитого снарядом наката. И вдруг, один из них, прыгнул в яму, доставая оттуда первую находку – серебряный портсигар, весь в комочках земли. Будто новых сил подбросила эта вещь, заставляя их, с еще большим запалом рвать мороженую падь земли. Разумеется, блиндаж хранил в себе и другое – человеческие останки. То что осталось от последних защитников. В той каше, наверняка трудно было понять, кем они были – русскими или немцами. Грязными ведрами, с перекошенными рожами, вместе с жижей, скопившейся на дне ямы, выгребали они их, сваливая на «отвале» (разумеется, убедившись, что ничего наиболее ценного в них не осталось), после раскопа, небрежно кинув на курганчик ветку ели. Я неслышно покинула это место, иначе, заметив, мне бы не поздоровилось…Нашему отряду частенько попадались в лесах «такие следы», - развороченные блиндажи, порушенные окопы и ячейки, с рассыпанными серо-черными от времени и непогод, костями. В таких случаях, нам приходилось выполнять сложнейшую работу – ползая на коленях, острыми совками, разбирая отвал возле ямы, аккуратно подбирали мы разбросанные останки.А спустя часы, отдыхали возле костра, с удовлетворением, усваивали проделанную работу. На сегодняшний день, нашему отряду предстояло сделать многое: предварительно обследовать последующее место раскопок, и по возможности осмотреть окрестности, в поисках захоронений, которые следовало вскрыть. Сергеич редко когда задерживался на одном месте подолгу, каждый сезон, подыскивая по архивам, новые, ещё девственные места. И это ему удавалось; он был, что называется в этом – как рыба в воде. Постоянно контактируя с другими отрядами, он незаметно собирал полезную для себя информацию. Железным крюком, работа поисковика, прочно засела в нем, - не давая покоя, и приносила то самое удовольствие в страданиях. -Что ж, - он посмотрел на меня, понимая, что я была свидетелем неприятного разговора: Ты у нас любишь по кустам лазить, так что бери «минак», и пройдись окрест, может, на что-нибудь наткнешься. А остальные – на отвал! Всё! За работу! Конечно, предложение командира польстило, но я побаивалась этого места. Леса тут - страшенные. Но… приказ – есть приказ, и поэтому, я, уже искала в сложенном инвентаре, удобный «щуп» по руке, «минак» и «саперку». Обувшись в высокие резиновые сапоги, и накинув на плечи непромокаемый плащ, направилась в сторону леса, помечая на своем пути деревья. Время было около двенадцати, настроение было в нужной фазе, проглоченный завтрак, тепло подогревал, заряжая бодростью. Удалившись от лагеря на приличное расстояние, я как всегда, зашептала молитву. «Простите меня те, чей покой я сегодня потревожу. Я не желаю вам зла, и не от моей руки вы легли в землю. Не страдания ищу вам, а избавления от мук. Вечная вам память. Аминь». Лес объял меня тревожным ожиданием насупившихся деревьев, небо хмурилось обрывками туч, земля скалилась на меня, черными провалами воронок, и, похожими на гневные брови росчерками окоп. Расчехлив «минак», я перепроверила настройки, сбалансировала грунт и побрела вглубь леса, проверяя щупом каждый попадавшийся на моем пути блиндаж. Несколько раз мой путь преграждали глубокие, в это время года, полные быстротечные рукава болотных ручьев, по берегам, которых, светились желтыми глазками осенние цветы. Я присела, чтобы ополоснуть руки; сидя на корточках, по локоть, погрузила руки в ледяную чёрную тонь, чувствуя, как песчинки и ил со дна, щекочут кожу. И вдруг, ладонью, коснулась странно гладкой поверхности. Приложив усилие, я вытянула ЭТО наверх. Мои пальцы сжимали кость. Чернее - черного, гладкую, как полированное дерево, с неё, грязными бусинами капель, стекала вода. Она была тяжелой, и точно соответствовала предплечью молодого мужчины. Отложив её в сторону, я снова опустила руки в воду, в надежде извлечь что-то ещё, но пальцы, мягко проваливались в ил, поднимая муть в ручье. Несмотря на это, я точно знала, что передо мной не просто отброшенный взрывом фрагмент; а целый остов, скрытый глубоко в земле. А может и не один…Чтобы не пропустить это место по дороге обратно, я острием сапёрки подрубила под корень длинный побег тальника, и, очистив лозу от коры, обмотала её красной лентой скотча, который прихватила с собой. И воткнула рядом. Но кость всё же забрала, осторожно промокнув её тряпкой, завернув в целлофан. Тут погода испортилась, начавшийся дождь стал больно бить по лицу и рукам. На глазах, многочисленные выемки в земле, стали наполняться водой; из-за мха, покрывающего большую часть её, всё стало напоминать гигантскую губку, которая пружинила и чавкала у меня под ногами. Толстые корявые стволы древних елей ютили подле себя тщедушные спички припавших к ним берез; а спустя минуту, и это скрылось за плотной серой тюлью дождя. Пробираясь на ощупь, я едва шла, с трудом вытаскивая сапоги, которые всасывала жадная до людей земля. Капюшон плаща, неведомо каким образом начал пропускать дождинки за воротник; сил терпеть больше не было, и я повернула обратно. Прошло очень много времени, прежде чем перед глазами появилась знакомая проплешина у ручья, помеченная красной меткой скотча. Я прибавила шагу, до лагеря оставался еще немалый кус пути. Дождь внезапно прекратился, словно ножом отрезали, невесть откуда поднявшийся ветер, дрожью пробежал по деревьям, срывая редкие монетки с веток, бросая их к моим ногам. И я, услыхав полувздох – полушепот, вздрогнула.

Ты вернёшься… И обязательно поможешь…

Час спустя, переодевшись во всё сухое, я сидела возле костра с ребятами. Зябко поёживаясь, тянула холодные руки к огню, и вспоминала, переваривала жуткий эпизод в лесу. Огляделась, судя по товарищам в отряде, было понятно, что день не прошел впустую. Кто-то выпивал, кто-то курил, кто-то смотрел на мерцающие калейдоскопом угольки. Дневные события, живо обсуждались на повышенных тонах. Кто-то плеснул в костерок немного горячительного - пламя взметнулось вверх, разлетаясь сверкающими жучками искр. На миг, они осветили мое лицо… -Эй! - тихо позвал Славко, взглянув на меня, - толкая локтем в бок Сергеича. - Ты что это, приболела никак? Я мотнула головой, сгоняя оцепенение. Да, за все время, проведенное в отряде, со мной не случалось ничего подобного. И знала, - причина плохого самочувствия крылась отнюдь не в болезни… Фрагменты недавней картины, мелькали передо мной: слюдяной глянец воды, мои руки, погруженные в неё, и шепот…Странный, впрыскивающий адреналин в сердце - шёпот…Сколько раз я бродила по таким местам, сколько раз мне доводилось поднимать останки, но такой странности, как тогда, я не испытывала. Странности живого чувства присутствия…И, наконец, пересилив и себя, и воспоминания, всё же спросила: Серёга, а у тебя не бывает такого ощущения, будто за спиной кто-то стоит, при раскопе? Командир внимательно глянул на меня, закурил, и ответил: Лет пять тому назад, когда я только вступил в отряд, сидели мы, вот как сейчас, после работы у огня и отдыхали. А Юрка, (был у нас тогда шутник один), уж больно до вещей охоч был, и только о них у него разговору и было. «Бывший черный копатель», на кости (сама понимаешь), ему было откровенно наплевать… В то время, таких «переквалифицированных», в отрядах полно было. О чем это я? Ах, да.… Ну, так вот, сидим возле костерка, покуриваем, и вдруг, Юрик заметил, в кустах, крохотную звездочку тлеющей сигареты. - Слышь, - толкнул он меня в бок, - опять местное пацанье приперлось (рядом поселок был), - надо бы шугануть их!Я – то сразу почуял неладное, кругом же костей полно. А этот тип – ему хоть бы хны, еретик чёртов! И вот, гаденько так, кричит он в сторону кустов. Мол, кто там? Спать не пора – ль? Ну, сперва, тишина…Юрка уж посмеиваться начал. И вдруг, в ответ, донесся голос, будто говорили с тряпкой у рта: Да пошёл ты! Спать ему…пора! Огонек сигареты мигнул и пропал. Но самое жуткое – ни одного звука с того места больше не донеслось: ни шагов, ни треска веток, ни голоса…Тут то, до него и дошло, ЧТО за гость к нам приходил…И уж поверь мне, после того случая, мы были с тобой, одним лицом. Всю ночь, проторчав у костра, уговорили литрушку водочки на двоих, - но даже не взяла, зараза! Пили, как не в себя. А под утро, взяв щуп, пошли к тому месту, догадку свою проверять. - И что? – не выдержал кто-то. - Что-что; человека мы нашли, нашего. И самое страшное, при том солдате портсигар был, а в костлявых пальцах его – зажигалка. Видать, отошёл покурить, тут его и накрыло. С тех пор, Юрик зарекся убитых солдат обирать, и сейчас – командир СВОЕГО отряда, под Смоленщиной копает. Говорят, каждому найденному солдатику – отдельную поминальную молитву заказывает. Так – то, вот! -Ты хочешь сказать, что…Коммандос сплюнул в костер, и встал. - Черт его знает? Все может быть. Главное - не паниковать, иначе до сумасшествия недалеко. Кстати, ты что-нибудь нашла? -Ну, да…в минутах 40 ходьбы. -Запомнила место? -Угу-м! -Хорошо, завтра утречком вместе пойдем, посмотрим,… а теперь, - всё, к лагерю! И пошел было, но вдруг остановился и так, между прочим, бухнул: -Я думаю, все и без того знают, что бояться нужно живых, а не мёртвых. Только-только туман, белесыми волосами застелился по земле; только-только зазвенела птичья мелочь; как кто-то тронул меня за плечо, резко выдернув из сна. -Вставай! – убедившись, что я больше не усну, Сергеич вышел из палатки, ожидая, покуда я оденусь. Ребята еще спали. Небо, едва продрав сонные глаза, разгоняло по низинкам пронизывающий ночной холод. И поэтому, поверх толстовки, я накинула еще теплую куртку, быстро схватила пачку печенья и минералку; вышла из палатки. Сергеич молча, ждал, с инструментами подмышкой и мы пошли к месту раскопа, по моим приметам в сторону ручья. Холодным блеском снежинок, сияли крупные капли росы повсюду; а в первых лучах солнца, лес заиграл осенней палитрой. Пахло: прелой хвоей и гниющими листьями, торфом и перенасыщенной влагой землей. Воздух был ужасно вкусный в прихлебку с минералкой. И все бы хорошо, но напоминающие о войне разрушенные воронки, давили на меня, ввергая в болезненное вчерашнее состояние. До ручья было рукой подать…Сергеич первый заметил ветку тальника, сигналящую красным. Еще несколько шагов, и мы на месте. Да, здесь я вчера обнаружила останки. И работа началась. Отгородив небольшую запруду, мы вывели мешающую нам воду, выложив края прочными очищенными ветками, которые срубили тут же. А час спустя, (как я и предполагала), добрались до обширного захоронения человеческих костей, вперемешку со скелетами животных, и Бог знает, чего ещё… - Ого! – удивленно-восхищенно выдал Серёга. Вдвоем не управимся. Тут еще руки нужны! Давай-ка бегом к нашим! И перчаток, как можно больше перчаток на руки! Думается мне, болезнь тут… Не забудь! Проследи! – летели его слова мне вдогонку.…Едва переведя дух, я вкратце пересказывала недавнее событие, будоража 10 пар сонных глаз. Вовсе не по команде, ребята дернулись к палаткам, в невероятном темпе натягивая штаны и кофты, носки и сапоги; на ходу хватая нужный инвентарь, и наказ коммандоса. Мы сравнительно быстро закончили работу, уложившись всего за три дня; подняв около 20 человек, русских солдат. Повезло еще тем, что никакой болезни там не оказалось. Опять же, спасибо Сергеичу; он по костям читал, лучше, чем по медицинской карте. До сих пор помню те дни… Сначала думали «верховые» лежат, а как копнули глубже, так рты и пораскрывали. -Ну, молодца! Дай Боже всем такой нюх как у тебя! – хвалил Серега. Но что-то надломилось во мне с того дня, зажгло внутри… С невероятным трудом, мы отвоевывали у земли до мельчайшего осколочка, из жадных рук её, солдат. Пугаясь, болея тем, что – вот они, восставшие, смотрят на тебя холодной голубизной неба и черной торфяной водой. Смотрят… стоят…ждут…Работая на совесть, с каждым новым замахом, с каждым новым фрагментом, выдавая им свои внутренние силы. Было ощущение, что безумие рядом. А что говорить обо мне? Я всего лишь, слабая женщина.Вьюжит. Взлохмаченными кусочками ваты, падают снежинки, на пушистый воротник моей дубленки. Холодное касание зимы, пытается пробраться под одежду, заставляя вжимать голову в плечи и зябнуть…Белоснежное кружево метели, танцует всё сильнее и сильнее, бросаясь на черный обелиск памятника, с выбитыми серыми именами на полях, пытаясь стереть. Я стою, вслушиваясь в похоронный свист ветра, в память им; стою и вспоминаю, как вот уже три года тому назад, я навсегда распрощалась с ними…За это время, нашему отряду, удалось поднять еще немало солдат, подарив их душам, выстраданный покой. Кто они, нашедшие успокоение под темной громадой мрачного креста? Кем они были? О чем думали и мечтали? Что успели они попробовать, кроме отвратительного вкуса войны, отдав за это свои жизни? Никто и никогда, кроме них, не сможет ответить на эти вопросы. Никто… Никогда…